В электронном фонде Президентской библиотеки имеется ряд посвящённых ему материалов: книги, фотографические открытки, оцифрованные вырезки из газет, видеолекция «Сергей Александрович Есенин в диалоге культур», научные работы, посвящённые его творчеству, комплекты открыток, в которых запечатлён не только сам поэт и созданные в его честь памятники, но и его «малая родина». В электронном читальном зале Президентской библиотеки можно также ознакомиться с набросанными от руки черновиками писем последней жены поэта, С. А. Толстой-Есениной, адресованными адвокату А. Ф. Кони.

Главное в электронной «есенинской» подборке Президентской библиотеки - воспоминания людей из ближайшего окружения Есенина. Они позволяют читателю объёмно увидеть поэта во всех его взлетах и противоречиях. Самобытнейший человек «от земли», старающийся не согнуться под гнётом огромного таланта, питающегося соками родной рязанской стороны:

 

Заливались весёлые птахи,

        Крапал брызгами пот из горстей.

     Стрекотуньи сороки, как свахи,

    Накликали дождливых гостей.

 

     Зыбко пенились зори за рощей,

Как холстины ползли облака,

 И туманно по быльнице тощей

Меж кустов ворковала река.

 

Это стихотворение молодого поэта «Молебен» было напечатано в февральской книжке журнала «Летопись» (1916) рядом со стихами И. Бунина и А. Блока, прозой М. Горького – ознакомиться с изданием можно в электронном читальном зале Президентской библиотеки.

Бывший какое-то время близким другом поэта Анатолий Мариенгоф в книге «Воспоминания о Есенине» (1926) описывает, как крестьянский сын, поставивший целью покорить столицу и нарочито «теряющийся» в роскошных гостиных, учил приятеля жить: «Трудно тебе будет, Толя, в лаковых ботиночках и с проборчиком, волосок к волоску. Как можно без поэтической рассеянности? Разве витают под облаками в брючках из-под утюга!»

О своём «вхождении в литературу» Есенин размышлял откровенно: «Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть, думаю, каждый считает: я его в русскую литературу ввёл. Городецкий ввёл? Ввёл. Клюев ввёл? Ввёл. Сологуб с Чеботаревской ввели? Ввели. Одним словом: и Мережковский с Гиппиус, и Блок, и Рюрик Ивнев… к нему я, правда, первому из поэтов подошёл – скосил он на меня, помню, лорнет, и не успел я ещё стишка в двенадцать строчек прочесть, а уж он тоненьким голосочком: „Ах, как замечательно! Ах, как гениально! Ах…“ и, ухватив меня за подручку, поволок от знаменитости к знаменитости. <…> Сам же я – скромного, можно сказать, скромнее. От каждой похвалы краснею, как девушка, и в глаза никому от робости не гляжу…».

Московская соседка Есенина журналистка Софья Виноградская, работавшая в газетах «Правда» и «Известия ВЦИК», отмечает в мемуарах «Как жил Есенин» (1926) самое характерное в поэте: «Есенин у всех в памяти запечатлён, почти заштампован своими синими глазами, кудрявой золотой головой, рассеянной улыбкой; и ещё в представлении многих – озорным, <…> бросающим в переполненный зал чудесные слова своих стихов».

Как всякий большой поэт, Есенин, по свидетельству Виноградской, «был горд, самолюбив и считал, что он “в России самый лучший поэт”, и требовал соответственного к себе отношения. В жизни же он иногда встречал к себе отно­шение не как «к самому лучшему поэту», а как к скандалисту, хулигану. Это его злило, задевало. И когда он лично сталкивался с такими людьми, то с какой-то злой, не­хорошей насмешкой говорил: «Это я — Есенин! Знаете, есть такой поэт, пишет неплохие стихи».

По-настоящему искренние и одарённые люди, такие, скажем, как жена писателя Алексея Николаевича Толстого поэтесса Наталья Крандиевская, с первых же часов знакомства начинали испытывать к начинающему поэту самые дружественные чувства: «Гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный, льняные волосы уложены бабочкой на лбу. С первого взгляда - фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин. На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы. “Что мышата на жердочке”, - сказал он вдруг и улыбнулся. Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное».

«Беседовать с Есениным можно было без конца, - пишет в своей книге Виноградская. - Он был неиссякаем, оживлён, интересен в своих разговорах, словах, политических спорах, полных подчас детской наивности, удивительного, но милого непонимания самых элементарных в политике вещей. <…> «А что такое „Капитал“, – Бухгалтерия», – скажет он. Дружный хохот служит ему ответом, а сам он, с мальчишеским задором, смотрит на всех с видом меньшого, который рассмешил старших».

«Дни сплошного шума, гама и песен сменялись у него днями работы над стихом, – продолжает Виноградская. – А потом шли дни тоски, когда все краски блекли в его глазах, и сами глаза его синие блекли, серели».

Талант, как известно, большой груз и большая ответственность, ведь он есть «поручение» сверху. Не все справляются с этой ношей. Случается, происходит некое «профессиональное выгорание» и, к сожалению, его отмечали применительно к Есенину самые близкие люди.

«Основное в Есенине: страх одиночества. А последние дни в „Англетере“. Он бежал из своего номера, сидел один в вестибюле, до жидкого зимнего рассвета, стучал поздней ночью в дверь Устиновской комнаты, умоляя впустить его», – скорбно отмечал уже после гибели Есенина в номере «Англетера» Мариенгоф.

Тем, кто хотел бы знать о жизни Есенина больше, интересны будут и электронные копии фотографических открыток  Мариенгоф.